Стрекоза и муравей поженились - Валерий Ланин

Стрекоза и муравей поженились

Валерий Ланин

© Валерий Ланин, 2016

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Краткое предисловие автора

«Стрекоза и Муравей» – книга в трёх частях. Первая часть – это как раз то, что лежит перед нами, дорогой читатель. Вторая часть будет называться «Аутсайдер», она выйдет, будем надеяться, в свет вскоре после первой части. В эпилоге «Аутсайдера» автор даст название третьей части.

Вступление

Стрекоза и Муравей поженились в рассказе Чехова «Попрыгунья». Ничего сверхъестественного из брака не получилось. Ещё одну небесталанную попытку примирить русское сознание с путаной-перепутанной басней дедушки Крылова предпринял Лев Толстой; в начале повествования выдав за истину сомнительную максиму («Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему»), Лев в конце романа бросает ля сигаль (цикаду), если угодно Стрекозу-любэлюлю (libellule) под колёса поезда. Допрыгались, что называется. Французское libelle, кстати говоря, означает пасквиль. Наконец рождается, живёт и видит во сне погибающую в окружении старцев попрыгунью (полиритмическо-диссонансную «Весну священную») композитор Стравинский. Далее – молчание на целый век… Следующие два стихотворения написаны супружеской парой в коммунальной художественно-производственной мастерской «Лансар».

Она:

КОНЕЦ СВЕТА(частный случай)Любовь, любовь…Помилуйте, откудаЕй взяться, если Бога нет?В родильном доме гаснет свет…Так, следовательно, откуда?

Он:

ЧТО ВИЖУ, ТО ПОЮКузнечик музыки СтравинскогоСтрекочет бодро в мастерской.Мы почему мычим с тобой?Мычанье вовсе нам не свойственно.Мы молоды, как воробьи.Неужто гибнем от любви?Взгляни! Какой рассвет за окнами…Какие в воздухе грачи…Чу!Почка на берёзе лопнула…Мычи…

Натурщик

– Гуляя по райскому саду, Господь Бог увидел на тропинке… Как думаете, девчонки, что он увидел? – Витюня смотрит поверх очков на рисующих его молодых художниц.

– Рассказывай, натурщик. Ты нам не мешаешь, – ответила одна.

– Гагарин в космос летал, бога не видал, – ответила другая.

– Ёшкин кот! Ну, что за люди! – воскликнул Творец видимого и невидимого. – Поели и бросили, – продолжил свой рассказ натурщик. – Бог поднимает с дорожки огрызок яблока, показывает птицам небесным, зверям полевым… Сокрушается: «Безобразие! Просто безобразие!»

Животные прыскают, им почему-то смешно.

– В чём дело? – Творец человеков внимательно смотрит на огрызок яблока, а семечек-то в огрызке нет. Где семечки?

Это что? Сказка? – спрашивают художницы.

Да… – после некоторого раздумья отвечает Витюня. – До притчи не дотягивает. Надо ещё поработать над композицией. А знаете, девчонки, я ведь морж. Каждое утро купаюсь в проруби. В семь утра, как штык. Возле Кировского моста. Вода отличная. В восемь женщины приходят бельё полоскать, уже не то… Не хотите составить компанию?

– Кому? Женщинам? – засмеялись художницы, заканчивая сеанс рисования.

На следующее утро одна из художниц подходит к мосту, смотрит: действительно, купается. Подошла поближе, стала на деревянные мостки.

– Привет, Витюня! Не замёрз?

Морж растирается полотенцем, одевается… Кивнул ей.

Художница подождала, пока он обуется, затянет ремень на брюках, застегнёт все пуговицы… На полушубке не стал застёгивать, и так, видно, жарко.

– Я вчера подумала, что ты перед нами хвастался.

– Зачем мне хвастаться? Смысла не вижу в хвастовстве.

– А сегодня подумала: если он не солгал, то надо дать человеку приз. За правду, – художница достаёт из кармана пальто красное яблоко, протягивает его Витюне, – Это – приз.

– Спасибо, Ветка! Пойдём зайдём ко мне, съедим.

Потопали в его мастерскую. По дороге болтали о разных пустяках. Перед дверью в подъезд Витюня остановился и говорит:

– Ты поступила как исследователь живой натуры, когда подумала… Редкое качество. Обычно никто ничего не исследует. Я поражён.

Вошли. Витюня положил яблоко в вазу:

В углу комнаты стоит на мольберте этюд маслом на картоне, Витюня хотел отвернуть его, но гостья стала внимательно рассматривать:

– Пишешь, – сказала она.

– Изредка. Запах разбавителя нам не нравится…

– «Татьяна». Я тоже её писала.

– Старый город, все друг друга…

– Библию читаешь? – перебила гостья, заметив на полке Книгу.

Из смежной комнаты послышался женский голос:

– Витька! Ты с кем разговариваешь?

– Бабушка, всё нормально, я работаю, – отвечает Витюня. И поясняет: «Бабушка моя. Я ей читаю. – Баба Груня неграмотная. – Даже уже не читаю, а наизусть декламирую.

– Приди, приди, сама буду. Я сватуха зроблю дуду. А с запасхи зроблю дверы, Чтоб ходилы кавалеры, – пропела бабушка из смежной комнаты. Помолчала. Проговорила:

– Мужик пошёл… шось потащил на остановку… – и опять запела: Ой, ри-да, ри-да, ри-да… Зарезала баба дида, Повесила на драбине, Целовала три годины, – и прокомментировала:

– Раньше покойники ходили. Наш папа ходил. К коням. В хлев. А теперь нема.

– Знаешь, с какого она года? – спрашивает Витюня и сам отвечает:

– С тысяча восемьсот семьдесят девятого. Глянь на фото…

Рядом с Библией на книжной полке стоит фотография:

– Слева мой дед. Фотографировались на станции Зима. В Иркутской области. Уже взрослые. А родились в селе Зимнем, Владимиро-Волынской губернии. Мне почему-то кажется, что раньше, давным-давно, до крещения Руси, село называлось не Зимним. Ну, какая там зима, сама посуди? Пятидесятый градус северной широты, двадцать четвёртый восточной долготы… Не Зима, а Земина. Жемина, по-литовски. Мать-Сыра Земля. У Земли сын родился. Мальчика назвали Микулой Селяниновичем…

– Витюня, ты сумасшедший? – спросила гостья.

– Пожалуй, да.

– Давай, я напишу тебя. Есть чистый холст?

– Нет.

– Лист ватмана?

– Бумага есть.

– Уголь?

– «Ретушь» только…

– Пойдёт. Ты рассказывай, а я буду рисовать. Раздевайся. Как будто ты только что вышел из реки. Обсыхаешь. Очки сними. Плавки снимай. Ты их уже отжал. Замри на полчаса.

– Ты работаешь, Витька? – спрашивает из смежной комнаты бабушка.

– Работаю.

– Работай, работай. Потом горшок вынесешь. Чёрт бежит на остановку, маленький в шапке в красной… А теперь ни чёрта, ни биса нема. Никто ничо не бачит.

– Бабушка в окно смотрит, – поясняет Витюня. – Я зеркало там повесил, чтоб улица отражалась. Так ей скучно лежать.

– Чёрт бигал, бигал… – рассказывает свою историю бабушка. – Девка пришла за дровами. Она – за дрова, он не дае. Стоит, морду задрал, стогнэ. Она приходила даже в церкву креститэсь. Возвращается, а он ей: «Ты не крещёная, не крещёная…» Всё! Боится теперь. Всё боится…

– У бабушки время имеет один модус, – теперь. И прошлое, и настоящее, и будущее, всё – теперь, всё сейчас, – поясняет Витюня.

– Иди, выноси горшок, – говорит художница. – Дай ещё один лист, я подумаю.

Пока Витюня ходил к бабушке, художница придумала его портрет.

– В свитере. Чтобы ты не мёрз никогда, – объясняет она.

– Что ж… Тепло. – глубокомысленно говорит Витюня, глядя на портрет. – А хочешь знать, как морж тебя видит? – Витюня берёт в руки бумагу, карандаш. Говорит: «Раздевайся»

Художница разделась.

– Так! Купальщица Энгра… Писать буду яичной темперой. Бабушка не выносит запаха тройника.

– Мне пора домой, – сказала художница.

Витюня хотел прикнопить свой портрет на стену, но художница сказала:

– Рисунок я с собой забираю. Папе покажу. Папка вышел на пенсию, начал картинки рисовать. Рисунок у него такой наивный-наивный, а по цвету бесподобно…

– Любопытно, – отзывается Витюня.

– Пошли, посмотришь.

Оделись, пошли. Идти два шага, город маленький. «Папа тоже не местный, – рассказывает художница. – Из Вятской губернии. Деревня Ключи. От города тридцать километров. Большая семья была. Дед и все сыновья пимокаты. Потом на Алтай уехали.» —

Художница открывает ключом дверь в квартиру родителей. Входят. Первое, что сразу из прихожей видит входящий, – два холста на стене комнаты, мужской портрет и женский, родители художницы:

– Твои работы?

– Мои. В училище писала.